Шулейко быстро спустился по трапу в рубку, выдернув из рук покойника планшетку, опустил крышку, и все трое: скатились с борта лодки в песок. Баркас покинул священную бухту Луана-дари. В каюте «Профессора Шведе» Шулейко попробовал открыть планшетку. Пересохшая кожа развалилась, как скорлупа, и на стол выпала общая тетрадь с большими буквами «IEP», тисненными на черной клеенчатой обложке. Такие тетради выпускались в начале века специально для моряков-подводников — чтобы всплывали, если лодка погибнет. Шулейко осторожно раскрыл дневник, отчего обложка тут же отвалилась. Пинцетом перевернул ломкую страницу и стал читать.
1914 год. Севастополь доживал последнее мирное лето. Матросы на ялах состязались в гребле. На Приморском бульваре духовой оркестр Штаба Командующего флотом Черного моря играл вальс «Майский сон». Офицеры в белых кителях фланировали вдоль бульваров с дамами в ажурных летних шляпках. Солнце сияло на кресте Владимирского собора, дробилось в зеркальной меди труб, золоте погон, в бриллиантах серег и ожерелий… Город старался забыть о своем военном ремесле. Город старался быть южным курортом, не более того…
Старший лейтенант Николай Михайлов — офицер лет тридцати с аккуратной русой бородкой помог грациозной волоокой девушке сесть в фаэтон.
— На Ипатьеву дачу! — приказал он извозчику и обернулся к спутнице: — Вот увидите, Надежда Георгиевна, брат будет искренне рад нашему появлению. Он доктор, и к тому же в большой моде. К нему из Киева, Москвы и даже Петербурга едут. Дмитрий практикует таласотерапию — лечение морем. Да-да, представьте себе: море — лучший лекарь! Нервы, мигрени, астмы и прочие городские болезни море развеивает, как ветер туман… Поживете с недельку и сами убедитесь в этом.
Николай и Надежда Георгиевна пробирались меж прибрежных камней по неровной тропе. Глухо шумел прибой. — В этом вечном биении волн, уверяю вас, — придерживал локоть девушки и говорил Михайлов, — не меньше смысла, чем в нашей людской суете. Море — существо живое: оно дышит, пульсирует, сердится, ласкается, гневается… Наконец, оно неравнодушно к прекрасному. Недаром носовые фигуры старинных парусников делали в виде красавиц.
Две деревянные резные нимфы поддерживали балкончик двухэтажной дачи приват-доцента медицины Дмитрия Михайлова. Легкое ажурное строение утопало в зелени кипарисов.
Веранду с видом на море заливало летнее солнце. За овальным столом весело обедали Надежда Георгиевна, настоятель форосского храма отец Досифей и оба брата — моряк и врач.
Приват-доцент — молодой, но уже полнеющий мужчина в белом пиджаке и пикейном жилете — привстал из-за стола, погрозил вилкой в распахнутое окно веранды и крикнул:
— Активнее, господа, активнее!
Там в мелководном бассейне приседали, вздымая брызги, две тучные купчихи в полосатых купальниках с рюшечками и оборками. Вместе с ними сгонял жир и толстяк, придерживающий на лысине кок начесанных из-за ушей волос. Все трое не сводили глаз с гипсовых фигур нагой Психеи и Амура, служивших им немым укором.
Отец Досифей, могучий бородач с крестом на орденской ленте, с благодушной укоризной пожурил Михайлова-моряка:
— Хоть бы в день венчания отложили свои опыты!..
— Ну, как можно отказаться от эксперимента, когда он, собственно, и есть мой главный свадебный подарок?! — воскликнул Дмитрий. — Видите ли, Наденька, отец Досифей, сам в прошлом моряк и даже портартурец, любезно разрешил нам установить в храме аппаратуру. Конечно, не без риска для своего положения… Но мы, кажется, ни разу не подвели его. Все опыты мы проводим по ночам… Это наша общая тайна… Дело в том, что церковь стоит высоко на скале и обращена к морю так, что ее своды, словно огромная каменная раковина, вбирают в себя неслышимые нами звуки…
Все невольно посмотрели туда, где на обрывистом утесе белели апсиды форосского храма.
— Да, да, у моря есть свой голос, — прервал его Николай. — Он начинает звучать, когда ветер проносится над волнами. Получается своего рода огромный орган, который за сотни и тысячи миль предупреждает, к примеру, дельфинов или чаек о приближении шторма, непогоды. Наши уши, увы, слишком несовершенный инструмент, чтобы слышать эту «мелодию». Но вот наше тело, грудь, сердце, череп — все это внимает голосу моря… Впрочем, тут уж судить не мне, а господину приват-доценту, — кивнул Николай на брата.
— Николай прав. Но я не владею столь живым слогом. Боюсь, Надежде Георгиевне и без того наскучили все эти разговоры об опытах, экспериментах, аппаратах…
— Нет, нет! Продолжайте!.. Мне очень интересно. В самом деле!
— Тогда прошу подняться на второй этаж…
В просторном солярии стояли шесть плетеных оттоманов! На них лежали спящие люди: две пожилые особы, совсем юная девушка, два бородача и паренек лет семнадцати. — Можете разговаривать громко, — разрешил доктор. — К сожалению, вы их не разбудите. Вот эта женщина спит уже четвертый год, девушка — второй… Молодой человек рискует состариться не просыпаясь… Летаргический сон подобен смерти при жизни… Глубинные неврозы. Механизм этих явлений пока еще недоступен науке. Но мы с братом надеемся все же пробудить этих несчастных, вернуть их к жизни. У нас могущественный союзник — море. Надо только найти с ним общий язык…
Дальнейшие пояснения доктор давал по пути в храм на скале.
Все четверо с трудом взбирались по узкой крутой тропе. Порывистый ветер трепал их одежды. Надежда придерживала подол длинного платья, и точно так же, невольно копируя ее, придерживал отец Досифей свою рясу. Братья, глядя на них, не смогли удержаться от улыбки.
— Так вот, — продолжил приват-доцент, — поскольку мы, люди, эволюционно вышли из моря и даже носим в своей крови его солевой состав, то, как бы далеко ни расселялись по суше, сохранили со своим пращуром — Океаном — биологическую связь. Наши сосуды, сердце и прежде всего нервы, психика — очень отзывчивы на голос моря.
— Но почему же мы не слышим его? — спросила Надежда — невеста Михайлова.
— Да потому что море говорит с нами на очень низких частотах. Представьте себе орган, у которого басовый регистр сделали таким высоким и длинным, что вместо ревущего баса не слышен не только могучий рев, гул, а просто остается лишь ощущение тягостной тревоги. Вот это и будет неслышимый, но реально воздействующий на вас иерозвук.
— Мы назвали его так, — перебил брата старший лейтенант, — в честь легендарной иерихонской трубы, от звука которой рушились стены крепостей.
— В сильные бури иерозвук распространяется далеко от моря. Он проникает сквозь самые толстые стены и, неслышимый, заставляет людей, казалось бы, беспричинно тосковать, беспокоиться, слабых душой сводит с ума, а то и вовсе заставляет наложить на себя руки. И это не предположение, а статистика фактов.
